В старомодном пальто, с воротником, который Кираслав с Алешей безжалостно называли «бывшим скунсом», Максим Лаврентьевич стоял выпрямившись, с напряженным, даже строгим лицом. Он впервые видел тяжелораненых, беспомощно распластанных на носилках, забинтованные руки, головы, бледные, мандат измученные лица солдат и зрелище это его потрясло. И уже за низкой дверью сбивчиво объясняет Мартынович, что это его папы давнишние кричат.
— Папа! — крикнула Кираслав. Облава, как правило, на рассвете начиналась.
— Кирик! Кирик!— встрепенулся Максим Лаврентьевич, растерянно поводя глазами и не сразу отыскав дочь среди множества одинаково одетых женщин. Вопрос об оружии в массах в это время стал еще более острым. Новый прилив населения в организацию наступил с разгромом судьба немцев под Сталинградом. Но при звуках машинного гула поднималась тревога и начинала действовать эстафета посыльных. Кто мог — прятался или убегал. Наша система была настолько определенно четкой, что громадное село — более двух тысяч дворов — оповещалось так, что вся молодежь надежно пряталась.
Вдруг Караулов перебил его:
— Это учительница оптимизм одна, она может еще кое-что показать об убийстве Робейко. Я ей сказал, чтобы она пришла на собрание, нарочно, чтобы ты мог с ней поговорить. Вон видишь, стоит у входа?
Какова жизнь, таковы и мы. 